"По информации источника РИА «Воронеж», около 5:20 дневальный по парку Макаров нанес удар топором, снятым с пожарного щита, по спине дежурного по полку майора Ермолаева, который прибыл проверить суточный наряд. Затем солдат отобрал у дежурного пистолет Макарова и 16 патронов к нему и не менее трех раз выстрелил в рядового Фирсова, за жизнь которого сейчас борются медики. Взяв в заложники ефрейтора по контракту Кожокина (водитель Ермолаева) и прячась у него за спиной, солдат прошел в спальное расположение батальона, включил свет, выстрелил три раза в рядового Акталиева, после чего также три раза выстрелил в Кожокина. Есть версия, что целью озверевшего солдата была месть сослуживцам из-за конфликта".
Не надо только обольщаться редкостью таких случаев, попадающих в эпицентр внимания прессы, де "ну, подумаешь, один расстрел в год – это же ерунда, эксцесс, чего только не бывает!" Надо понимать, что случаи расстрелов именно потому и редки, что на них мало кто решается: ведь тут, во-первых, надо преодолеть естественный порог – страх перед убийством, а во-вторых – осознание неминуемого возмездия. Фактически расстрел сослуживцев – форма гражданского самоубийства, человек должен, с одной стороны, дойти до полного отчаяния, а с другой – сохранить волю и ярость. Эти три фактора – отчаяние, воля и ярость – редко сочетаются в одном человеке, обычно хотя бы одного из трех не хватает. А если нет хотя бы одного, то мы имеем или самоубийство, или обычное российское "терпильство".
То есть массовые расстрелы – это всегда верхушка айсберга. А внизу, под толщей стылой воды – тысячи "забитых или замученных до смерти" (списывают на бытовую травму), самоубийц (списывают "получил письмо от девушки"). А также десятки, а то и сотни тысяч "просто" поломанных навсегда, душевно искалеченных людей, которые прошли "школу жизни" – и дальше в общем-то уже не являются живыми в полном смысле слова.
Могут спросить – появилось ли что-то новое в нынешней, постсоветской "дедовщине" в сравнении с советскими временами? Похоже, что да. У меня складывается впечатление, что в нынешней куда большую, если не ведущую роль стали играть офицеры. Чем-то это напоминает ситуацию в целом в стране, где, как мы видим, "низовая", то есть бандитская преступность почти полностью срослась и пребывает в симбиозе с преступностью "верховой", чиновничьей и "силовой".
В армии, надо полагать, случилось то же – теперь там "отцы-командиры" стали намного ближе к обитателям казарм, превратившись заодно и в "старших дедов". Это означает, что теперь там считается "нормальным", когда офицер также принимает участие в физических экзекуциях над солдатами (что тоже отражает общую российскую тенденцию на "упрощение": если в полиции можно пытать, то почему в армии нельзя бить солдат?)
Я полагаю, что именно в этом смысле в армии Шойгу дедовщина оказалась "побеждена": она побеждена так же, как в целом по стране побеждена преступность. То есть попросту встроена в общий механизм управления – и оттого как бы стала "полезной" и "нестрашной". Когда офицеры встроены в дедовщину, а не противостоят ей – им, конечно, гораздо сподручнее прятать концы в воду, когда "что-то пошло не так".
Только с массовыми расстрелами они пока еще не придумали, как быть. Хотя идеи уже есть: например, как я слышал, активно обсуждается предложение вообще не давать солдатам автоматов с боевыми патронами (в самом деле, что за баловство?). Или вот: судя по первым информационным сообщениям, армейские чины дружно объясняют происшествие в Воронеже "нервным срывом".
P.S. Я глянул заодно, что там с рядовым Шамсутдиновым, о котором было много шума год назад. Российская Фемида в своем стиле, не спешит – 19 ноября в Чите еще только должно завершиться формирование коллегии суда присяжных по его делу. Адвокат сообщает, что сам Шамсутдинов "чувствует себя хорошо, жалоб нет".
Дай-то бог.
➡ Источник: https://publizist.ru/blogs/113970/37475/-
Journal information